вспомнил что-то значительное. Потом он обычно все забывает, думаю, и на этот раз будет так же.

Руфус между ними пошевелился, что-то пробормотал на незнакомом языке и попытался развести руки в объятие, словно перед ним лежали широкие просторы. Он рассмеялся ясным смехом, совсем не пьяным, а потом окончательно отключился.

Они уложили его на втором этаже в большую кровать резного дерева под пурпурными драпировками. Он лежал неловко, словно ребенок, и его знакомо незнакомое лицо занятным образом напоминало жесткую маску, за которой никто не прятался. Смущенные мужчины отвернулись, чтобы уйти на цыпочках, и уже были на полпути к двери, когда Билл остановился и принюхался.

— Духи? — недоверчиво спросил он.

Морган поднял голову и тоже понюхал воздух:

— Жимолость. И много.

Тяжелый аромат стал почти тошнотворно-сладким. Они обернулись. Руфус дышал, открыв рот, и запах ощутимо исходил от кровати. Мужчины медленно вернулись.

Мощные волны запаха встречали их с каждым выдохом Руфуса. От него вовсе не пахло спиртным, но аромат жимолости оказался столь силен, что оставлял почти сахарный вкус на языке. Мужчины непонимающе посмотрели друг на друга.

— Да рядом с ним задохнешься, — наконец произнес Морган. — А мы можем его от этого запаха как-нибудь избавить?

— Я открою окна, — сдержанно ответил Билл. — Сейчас уже и не знаю, что ему вредно.

Когда они выходили, шторы тихо колыхались, обдуваемые ветерком из окон, и стены по всей комнате трепетали. В тишине было слышно только душистое дыхание Руфуса да стук часов, у которых дергалась секундная стрелка. Когда они были уже у двери, запах, выдыхаемый Руфусом, едва заметно изменился. Нельзя сказать, что он был приятный или неприятный, как-то неописуемо он перешел от одного оттенка к другому, как от оттенка к оттенку переходит цвет. Но новый запах был таков, что никому из людей его обонять не доводилось.

Билл замер, посмотрел на Моргана, а потом пожал плечами и вышел.

Внизу, в кабинете, Морган произнес:

— Он меняется очень быстро.

Какое-то время помолчал, а потом спросил:

— Билл, может быть, мне надо бы побыть здесь, пока все не кончится?

— Да, пожалуй. — Билл кивнул. — Это случится скоро. Думаю, ужасно скоро. Дети растут быстро, прямо на глазах. А у Руфуса годы спрессованы в недели.

Биологическое время движется подобно реке — поток сужается и несется тем быстрее, чем ближе к истоку ты находишься. А восприятие времени становится яснее и медленнее с каждым проходящим днем. Руфус бестревожно вернулся к раннему детству — или, по реальному исчислению, к последнему, хотя память о стариковском прошлом почти стерлась. В юном возрасте, как и в пожилом, его ясный настрой туманила забывчивость — отчасти потому, что дни старости остались далеко позади, а отчасти и потому, что разум сглаживался в безмятежную незрелость детства. Ускоряющийся поток плавно и быстро нес его к бесконечному подростковому возрасту.

А сейчас его, кажется, охватило ощущение какого-то беспокойства, заботы, подобной не наделенному разумом инстинкту, который ведет самку зверя строить гнездо для потомства; сам феномен рождения, с какой стороны течения времени к нему ни подходи, будто бы вызывает интуитивное знание: что должно случиться и что потребуется, когда придет нужное время.

Руфус стал проводить в своей комнате все больше и больше времени; он был недоволен, когда к нему вторгались, и вежливо выпроваживал посетителей. Что он делал, угадать было непросто, хотя все предметы вокруг стола с шахматной доской на крышке оказались покрыты меловой пылью. А еще он что-то делал с часами. У них теперь было четыре стрелки, циферблат оказался разделен на концентрические круги, и дополнительная стрелка вращалась по разрисованному диску так быстро, что сливалась в туманное облако. Все это могло показаться типичной концентрацией незрелого подросткового ума на безделушках, если бы его не подгоняло ощущение срочности, которого не приходится испытывать ни одному нормальному ребенку.

Было нелегко определить, что нынче происходит с его быстро меняющимся телом, поскольку он сопротивлялся осмотрам, но удалось установить, что обмен веществ ускорился невероятно. У него не было никаких проявлений гиперфункции щитовидной железы, но эта маленькая железа на шее лихорадочно разрушала все ткани, выросшие давным-давно, еще во время раннего детства.

Обычно зверский аппетит, характерный для «гиперщитовидного» синдрома, не может тягаться с расходом энергии, и неестественно ускорившийся метаболизм поглощает собственные ткани человека в отчаянной попытке догнать самого себя. В теле Руфуса метаболизм принялся за мускулатуру и кости. Физически он больше не был взрослым мужчиной, постоянно теряя в весе и росте, как-то изнутри сжигая себя, чтобы насытить всепоглощающий голод. Однако для Руфуса такое состояние стало невозможно нормальным. Никакой слабости он не чувствовал.

Похоже, вместе с телом, но совершенно незаметно и белые кровяные тельца претерпели изменения и размножились, чтобы атаковать внутренние органы и произвести там изменения, во многом подобно тому, как фагоциты куколки производят гистолиз внутри оболочки, превращая все, что находится под ней, в плазму, которая уже подразумевает появление идеального насекомого-имаго. Но что заложено в меняющемся теле Руфуса Уэстерфилда, оставалось спрятанной в генах загадкой, а попятный ход времени все их перепутал.

Руфус переживал обратное развитие, и все же в некотором смысле это был прогресс, если принимать к рассмотрению постепенное, но неуклонное продвижение к цели. Поток времени сужался вокруг Руфуса, стремясь обратно, к своему источнику.

— Пожалуй, сейчас ему лет пятнадцать, — заметил Билл. — Трудно сказать точнее, ведь он теперь совсем не выходит из комнаты, даже чтобы поесть, и я его не вижу, если сам не настою на встрече. Он очень заметно меняется.

— Что ты имеешь в виду?

— Его лицо… не знаю даже. Черты заострились, стали тоньше, совсем не как у ребенка. Кости у него, кажется, теперь гибкие — все. Это ненормально. А температура тела такая высокая, что этот жар можно почувствовать даже на расстоянии. Кажется, это его не особенно беспокоит. Большую часть времени он чувствует некоторую усталость, подобно тем детям, которые слишком быстро растут. — Он помолчал и посмотрел на свои сплетенные пальцы. — Где все это остановится, Пит? Где конец? Ведь ничего подобного еще не было. Не могу поверить, что он просто…

— Не было? — перебил его Морган. — Я еще не забыл, как ты обвинял меня, что я иду по следам Мефистофеля.

Билл посмотрел на него.

— Фауст… — неопределенно произнес он. — Но Фауст вернулся к определенному возрасту и на нем остановился.

— Интересно, — с некоторой желчностью произнес Морган, — если вся эта легенда — шифр, может быть, счет, который выставил Мефистофель, был как-то связан именно с этим. Может быть, то, что в легенде было